ТИПЫ НАЦИОНАЛИЗМА, ОБЩЕСТВО И ПОЛИТИКА В ТАТАРСТАНЕ

Таким образом, национальные движения и законная политическая власть республики инициируют два типа татарского национализма с различающимися стратегиями, но прежде всего — с несхожими способами определения Татарстана: Историческое сообщество или географическое сообщество? Стремящаяся стать государством нация или государство, намеренное стать нацией?

СУВЕРЕНИТЕТ КАК ОПОРА ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ
С 1989 г. национальные требования в Татарстане структурировались политически. Развитие критики советского режима, его способов социализации и управления ресурсами натолкнулось на необходимость создать подлинную альтернативу официальной идеологии Центра. Татарские национальные движения, а затем законная власть республики стремились отделить себя от дискурса центральных советских и российских властей, все больше расходившихся в своих мнениях. Наличие отличающейся (от СССР и от России) этнокультурной общности было первым аргументом для определения Татарстана. С момента основания Татарского общественного центра (ТОЦ) в феврале 1989 г. этнокультурная особость республики и поиск исторической легитимности политического сообщества, отличающегося от РСФСР, стали лейтмотивом жарких дискуссий.

ТОЦ родился по инициативе нескольких десятков интеллектуалов из Казанского университета. Многие из них вышли из компартии республики, осознав уроки XIX конференции КПСС (июнь 1988 г.;. Целых три года ТОЦ, во главе которого с самого начала находился декан КГУ М. Милюков, был основным национальным татарским движением (Шамиль-Оглу У.; 23, 1989, № 51). К нему постепенно добавились некоторые татарские национальные движения диаспоры: 'Туган Тель" (Москва), "Болгар-эль-Джадид'" (Ульяновск), ТОЦ Башкортостана (созданный независимо от ТОЦ Казани летом 1989 г. ). В конце 1989 г. возникли такие движения "Саф-Ислам" (панисламистское) и "Марджани" (выступающее за восстановление татарских традиций и за национальное государство). Конечно, представители этих движений сильно критиковали ТОЦ за умеренные и центристские позиции. Пассионарная Фазия Байрамова, филолог, председатель Комитета матерей, боролась за Ислам как за "оплот татарской нации и культуры". Она возглавила движение "Иттифак" — открыто пантюркистское и панисламистское с момента его создания в октябре 1990 г. (Рорлич А. А.; 23, 1989, № 11). Вместе с движением молодых татар ("Азатлык"), "Иттифак" повел борьбу за воссоздание такого Татарстана, который объединил бы всех татар России и Центральной Азии — в качестве первого шага к собиранию всех тюркоя-зычных мусульман СССР в едином государстве. Но только ТОЦ был зарегистрирован как политическая партия (октябрь 1991). Другие организации по сей день пользуются неясным статусом "культурной ассоциации". Очень активные на местах, они быстро отмежевались от ТОЦ. Для "Азатлыка" и "Иттифака" определение политической стратегии проходит через воскрешение татарского государства на строго этнокультурной основе. В общем, по их убеждению, нужно превзойти навязанные советским режимом структуры для того, чтобы отыскать исторические корни татарской нации. В январе 1992 г. за "Азатлык" и "Иттифак" намеревались голосовать только 2% избирателей (Польшинский Л.; 14, 18. 02, 1992). Эти организации исключили себя из дискуссии об определении Татарстана по отношению к России, ибо пренебрегли осмыслением его экономической, политической, географической и исторической позицией в России и СССР. Им представлялось, что Татарстан должен продемонстрировать России свою силу и стать соперничающим с ней государством, что его единство должно опираться на экстратерриториальную основу.

Если указанные движения и обнаружили известную преемственность с "Иттифаком" начала XX в., то в противоположность ему они отстранились от России, отказавшись от любых переговоров с русскими (советскими) властями и политическими движениями (разница между первыми и вторыми не виделась). В ТОЦ скоро обнаружили бесплодность подобной стратегии. Прежде всего потому, что политическая идеология (или мифология), сформировавшая такую стратегию, была, по мнению деятелей ТОЦ, усеченной и отжившей свое. Далее, ориентация нарождающегося политического дискурса исключительно на вопросы языка, культуры, на историческое определение Татарстана с помощью эндогенных факторов отрезала национальные движения от прямого диалога с центральными властями (Милюков М.; 27, 12. 12. 1991).

ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, только законная политическая власть была в состоянии вести переговоры с Центром. Она быстро монополизировала диалог с Москвой и тем самым — средства продвижения автономии Татарстана в желаемом направлении. Благодаря такой стратегии ключи к определению республики в советском и российском сообществе оказались у нее в руках. Для законной власти определение Татарстана сначала должно произойти a contrario — т. е. больше по отношению к России, чем к СССР. В политическом дискурсе акцентировались темы расхождения интересов республики с остальной частью РСФСР. Именно таким способом реформистская политическая власть, представленная Шаймиевым, секретарем компартии Татарстана (он был избран президентом республики в июне 1991 г. ), стала лидером стратегии, оппозиционной по отношению к центральным русским и советским властям. Быстро было перехвачено одно из начальных требований ТОЦ: суверенитет республики и придание ей федеративного статуса. Эта линия хорошо соответствовала в равной мере потребности как внутреннего, так и внешнего порядка. Верховный Совет (ВС) Татарстана проголосовал за суверенитет 30 августа 1990 г. и таким образом превратил республику в федеративную. Тем самым власти Татарстана вознамерились показать ВС РСФСР и президенту Б. Ельцину, что отныне они не собираются обсуждать способы обретения своей самостоятельности непосредственно с центральными советскими властями. В октябре 1990 г. Ельцин очень позитивно высказался о расширении полномочий автономных республик РСФСР, напомнив мимоходом, что они не могут существовать на ином, нежели национальное, основании (28, 23. 10. 1990). Тогда Б. Ельцин не хотел видеть в требованиях автономии проявления исключительно радикального национализма. Позже, накануне референдума о "независимости" Татарстана в марте 1992 г., президент России предупредил ВС республики о различии интересов татар и русскоязычного населения, высказав намерение защищать последнее (1, 20. 03. 1992).

Вначале для законных властей Татарстана его суверенитет был чем-то вроде сегодняшнего "регионализма" сибиряков и уральцев. Вплоть до августовского путча 1991 г. ключи к экономической самостоятельности (лозунг казанских властей) как квинтэссенции суверенитета находились в руках советской власти Москвы. Такая самостоятельность была ядром всех требований Казани. Тем не менее власти СССР не удостоили ответом своих верных друзей из Казани, отодвинув проблемы автономных республик на второй план. Когда в Казани говорили о суверенитете, правительство СССР стыдливо рассуждало о суверенизации или доступе к суверенитету. За этим термином скрывалось различное понимание сторонами реальности. Для русских демократов суверенизация означала расплывчатую автономию в составе самоутверждающейся РСФСР, для близких к М. Горбачеву влиятельных московских реформаторов — по преимуществу последовательную институционализацию экономического самоуправления всех регионов СССР безотносительно к их национальным или этническим различиям. Эти реформаторы были убеждены в справедливости своих тезисов и в их адекватности местным нуждам (Абалкин А.; 18, 1. 02. 1991). Подобные тезисы соотносились с хрущевскими планами реорганизации экономического пространства СССР на базе совнархозов или с теориями конструктивной географии, настаивавшими на создании "региональных экономических пространств" (29).

Признавая необходимость реформы институтов экономического регулирования, власти Татарстана вместе с тем любую спущенную сверху реформу воспринимали как наносящую по республике решающий удар. Отныне стабильность их положения во властных структурах зависела от овладения экономическими делами республики. Для реализации данной цели в политическом плане и понадобилось использовать понятие суверенитета, позволяющего политически легитимировать экономические амбиции. Размещенный в Набережных Челнах автогигант КамАз превратился в объект притязаний всех сторон с самого начала приватизации крупных предприятий в СССР. Поскольку этот завод был вне юрисдикции Татарстана, он быстро стал символом борьбы за экономическое самоуправление и суверенитет республики, более того — ставкой в политических спорах с Москвой.

С начала 1989 г. изменение функций местных лидеров КПСС было центральным пунктом советской внутренней политики, а идея децентрализации политической и экономической власти — главной интригой перестройки. Последняя навязывала революцию в менталитетах, конкретнее — в функциях местных партийных руководители и глав исполкомов. Раньше их удовлетворял статус простых исполнителей решений из Москвы в соответствии с разработанными там же планами и с четко определенными финансовыми лимитами. Отныне же местным деятелям пришлось вырабатывать общую политику развития и находить средства для ее осуществления. Их управленческие функции быстро превратились в функцию принятия решений (30). В Татарстане намерения московских реформаторов были исполнены сверх всяких ожиданий. Там восприняли указание о самоуправлении буквально, выработали оригинальную экономическую политику, основанную на отрицании центральных директив. Из участия Татарстана в приватизации Камаза команда Шаймиева намеревалась извлечь несколько политических выгод: лишить национальные движения возможностей все более острой критики в своей адрес, упрочить собственные позиции до момента, когда российское государство станет сильнее советского, обеспечить Татарстан финансовыми средствами, необходимыми для независимой экономической и международной политики.

Битва за Камаз позволила политическим властям республики определить ядро "национальной" экономической политики, основанной на отрицании принципов приватизации крупных предприятий и деколлективизации. Эта оппозиция тезисам Центра стала систематической после августовского путча. Она еще больше усилилась после подписания минских соглашений о СНГ в декабре 1991 г. Лишенный своих идеологических и стратегических редутов в Москве, Шаймиев искусно превратил свою поддержку путчистов в "национальное противодействие великорусскому шовинизму" (Шаймиев М.; 14, 19. 08. 1991). Отказ российского правительства уступить часть капитала Камаза Татарстану укрепил Шаймиева в убеждении, что интересы республики отныне бесповоротно расходятся с интересами России. Таковым, кстати, было и мнение большинства самих жителей Татарстана. Они охотно поддержали шаймиевские тезисы: 62, 9% участников опроса полагали, что приватизация и деколлективизация пагубны; 75, 7% респондентов высказались за поддержку крупных предприятий федерального подчинения в госсекторе (25). Кроме того, 83% опрошенных считали, что природные ресурсы Татарстана, в основном нефть, мало что дают ему. Таким образом, позиция руководителей Татарстана пользуется известной легитимностью: значительное большинство его жителей признают расхождение интересов между республикой и Россией. Это большинство весьма легко привело Шаймиева на пост президента и высказалось за "независимость" на референдуме.

Законным властям удалось определить легитимную идентичность татарского сообщества, основанную на его общих экономических интересах, которые отличаются от интересов России. Обеспечив себе монополию на переговоры с центральной властью (советской, потом российской) при помощи оригинального и относительно хорошо воспринимаемого народом политического дискурса, властям Татарстана удалось наделить политической идентичностью управляемую ими территорию. Искусно использовав некоторые лозунги ТОЦ в своих дискуссиях с Россией, команда президента все-таки главные свои усилия посвятила экономическим и социальным проблемам республики. Обозначился отказ от политики задуманных в Москве реформ, что и явилось мотивом решения татарского правительства не подписывать Федеративный договор в апреле 1992 г. (31, 23. 05. 1992). Особенно сопротивлялся Шаймиев централизованной налоговой системе, предусмотренной этим соглашением (23. 1992, № 14). Надо, правда, отметить, что создание внешнего образа реформистского Татарстана не удалось бы без искусной внутренней политики, сконцентрированной на отстранении национальных движений от процесса принятия решений с тем, чтобы обеспечить законной власти монополию на эндогенное определение республики Татарстан.