Жан-Робер Равио [1] [2] [3] [4]
 

ТИПЫ НАЦИОНАЛИЗМА, ОБЩЕСТВО И ПОЛИТИКА В ТАТАРСТАНЕ

часть 2
НЕВОЗМОЖНОСТЬ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ТАТАРСКОЙ НАЦИИ
В 1992 г. Республика Татарстан, заменившая в январе этого же года Татарскую ССР, насчитывала 3, 6 млн жителей, из них (по официальному этнокультурному определению) 48, 5% татар и 43, 3 — русских (12), живущих на площади 68 тыс. кв. км (это примерно территория Бенилюкса). Кроме того, 5, 5 млн татар живут в других регионах России: 1, 4 млн — в соседнем Башкортостане, более 1 млн — в Сибири, около 1, 5 млн — в Центральной Азии, около миллиона — в районе Екатеринбурга. Есть и значительные общины в Поволжье (около Самары и Симбирска, в Чувашии и Удмуртии), а также в Москве, Петербурге, Астрахани и в Риге.

Для ясности анализа мы назовем "потенциальными татарами" всех обитателей Татарстана, вне зависимости от их этнической, языковой или культурной принадлежностей, а также татар, живущих на территории бывшего СССР, т. е. всего немногим больше 9 млн человек. "Реальные татары" — это те, у кого совпадают с татарской группой этнокультурная и территориальная принадлежности (т. е. 18, 8% "потенциальных татар"). Термин "татарское общество" обозначит структуры, существующие во всей совокупности потенциальных и реальных татар в соответствии с этнокультурным определением, а понятие "общество Татарстана" — социальные структуры на территории Республики Татарстан.

Будучи с глобальной точки зрения однородным, общество всех потенциальных и реальных татар включает многочисленные подгруппы разнообразной этнокультурной, географической, социальной, профессиональной и др. принадлежностей. Мы все же постараемся выделить его общие характеристики, чтобы показать оригинальность в советской системе. В той мере, в какой для определения нации используется понятие культуры, мы выделяем культуру и "высокую культуру". Именно наличие последней создает возможность экзосоциализации человеческого сообщества — путем распространения некоей относительно автономной совокупности взаимосвязанных абстрактных знаний (13). Существование подобной совокупности необходимо для возникновения национальной общности и для развития идеи национализма в описанном выше смысле.

ВСЕ ТАТАРЫ (потенциальные и реальные) сильно урбанизированы, чем и отличаются от других тюркоязычных обществ бывшего СССР. Потенциальные татары вне Татарстана везде сгруппировались в городах (кроме Сибири, где они живут большей частью вокруг крупных городов) (14, 12. 09. 1989). Отсутствие официальной статистики превращает изучение татарской диаспоры (а значит и татарского общества России) в дело весьма затруднительное. Однако, можно предположить, что условия жизни татар Москвы, Сибири или Симбирска сходны с условиями жизни других сегментов их населения. Мы покажем ниже, что общество Татарстана мало отличается от всего русского (или точнее — евросоветского) общества. Отсюда следует, что татарское общество и общество Татарстана разнятся в основном по своим этнокультурным и географическим характеристикам.

В Татарстане уровень урбанизации достиг 73, 7% (15), в Казахстане* — только 58, 3. Это связано с продвинутой индустриализацией Татарстана: 79% его населения занято во вторичном и третичном секторах (в Казахстане — 66, 9%). Жители Татарстана более "следуют" мальтузианским советам, чем обитатели Центральной Азии и Казахстана: семья в Татарстане в среднем имеет 2, 4 ребенка, в Казахстане — 3, 8, в Туркменистане — 5, 9. Если рассмотреть в данном плане отдельно потенциальных татар и реальных татар, живущих в своей республике, то разница очень слаба: у первых в среднем 2, 2 ребенка в семье, у вторых — 2, 9. Показатель демографического роста в Казани — 6, 3 промилле; он практичеки равен вильнюсскому (6, 6) или челябинскому (6, 9), но четко превосходит соответствующие показатели Москвы (1, 1), гораздо ниже ашхабатского (18) или даже кишиневского (13%. ). Для Татарстана характерна демографическая и социопрофессиональная гомогенность, хотя реальные татары значительно менее урбанизированы, чем потенциальные: русские составляют 54% населения Казани и 65 — Набережных Челнов. Социологически однородное население Татарстана проявляет тенденцию к тому, чтобы еще более гомогенизироваться через смешанные браки (между славянами и татарами) — 37% всех браков (16). Очевидно, что по уровню жизни жители Татарстана мало разнятся между собой и с другими обитателями РСФСР и, в их совокупности, с населением европейских республик бывшего СССР. Напротив, общество Татарстана представляется существенно отличающимся от центральноазиатских обществ и, в меньшей степени, от казахского. Тем более что Татарская АССР была экономически интегрирована с прилегающими областями РСФСР в Волжский экономический регион (17). В индустриальном плане Татарстан разделяет со своими соседями по регионам Волги и Урала и некоторые структурные характеристики: около 50% промышленной продукции республики дает ВПК (18), предприятия федерального подчинения в 1991 г. выпустили более 80% продукции. Татарстан полностью интегрирован в индустриальную схему СССР.

* Мы выбрали эту республику из-за сходства с Татарстаном в этническом и религиозном составе номинальных "национальностей"

Атомизированное территориально, татарское общество с трудом может защитить общие интересы своих членов; и только этнокультурная связь способна соединить потенциальных татар, живущих вне Татарстана, с реальными. Культура в гораздо большей мере, нежели социоэкономические критерии, служит "проявителем" особенности татар во всей евросоветской общности, в которой они, казалось бы, растворены. Значит, культура может быть более серьезным основанием для выделения татарской "нации". В какой же мере "высокая культура", общая для всех реальных и потенциальных татар, способна существовать или появиться, если мы знаем, что объективно она не наличествует ни в татарском обществе, ни в обществе Татарстана? Имеется ли какая-то "национальная" сверхчувствительность, или же речь идет просто о желании жить сообща?

В ПЕРИОД ДО КОНЦА 1988 г. проявления социального протеста в Татарстане больше напоминали ситуацию в других регионах РСФСР или Балтийских странах, нежели в тюркоязычных республиках Центральной Азии. Первым объектом стала территория. Прежде всего под огонь критики попало ее экологическое состояние, а затем — и благоустройство в широком смысле слова. Экологический протест был делом этнически разнообразных групп (А. Колесник, Татарстан) и позволил ориентировать социальное негодование первоначально на спасение природного, а затем и всего исторического достояния. Сомнения в способе социализации природных ресурсов трансформировались в критику коллективной собственности на средства производства. Отпала нужда в использовании понятия (природного) достояния, связанного с какой-то особой территорией, подвергалась сомнению вообще вся советская система, а не только ее территориальные аспекты. Так появился антицентрализаторский политический рефлекс, не ставивший, однако, под сомнение существовавшие местные идеологические и административные структуры. Он воплотился в требование местного самоуправления, мощно поддержанное московскими реформаторами. В первое время казалось, что экологические лозунги ограничатся критикой способов социализации окружающей среды и перераспределения природного пространства. Последнее воспринималось скорее утилитарно: вода — для питья, земля — для возделывания, воздух — для дыхания. Экологическая борьба сосредоточилась на местных проблемах, ее успехи поэтому непосредственно ощущались населением. Татары Сибири (19) и Казахстана активно участвовали в ней в своих городах: русские Татарстана также очень деятельно защищали свое жизненное пространство. Казалось очевидным, что в в данном случае само по себе понятие территории не подходит для объяснения экологических корней становления национального сознания. В этом процессе территория должна восприниматься не как представляющий опасность объект, но только как субъект. И тогда родовые признаки природы рельефно выделяются, позволяя осознавать ее не в строго пространственном смысле, но шире — в историческом. Под вопрос ставится уже не социализация природы, а история овладения ею.

Стремящаяся к самореформированию политическая идеология всегда соперничает с политической мифологией, характерной для общества аграрного типа (20). Но использованная в данном случае политическая мифология прославляла прошлое татар и представляла русских как завоевателей исторической территории Татарстана. И это несмотря а то, что вначале на первый план выдвигался аргумент об общем природном наследии обитателей земель. Волга (Идель) стала темой всех выступлений татарских общественных деятелей. Территория больше не являлась пространством, она превратилась в Святая Святых. С тех пор обозначились два различных понимания территории: одно — пространственное и всеобщее, сознательно внеисторическое, другое — историческое и символическое.

НАЦИОНАЛЬНЫЕ движения, формировавшиеся в течение всего 1988 г., широко использовали экологическую аргументацию прежде всего в символическом смысле, чтобы осудить деспотическую индустриализацию и вообще подкрепить наглядными примерами свое отношение к варварскому характеру "советской колонизации".

Политическое использование символов, связанных с состоянием окружающей среды, позволило национальным движениям открыть дискуссию о татарской истории и культуре. Их деятели скоро отказались от выступлений, ограниченных проблема-ми охраны природы. Главной заботой стало определение культуры, точнее — "высокой культуры" и прежде всего его инструмента — языка. У последнего есть ясная функция в формировании нации: язык обеспечивает однородную экзосоциализацию человеческого сообщества, лишая автономии местные культуры. В случае с сегодняшними татарами речь идет не столько о том, что бы изменить статус автономизированных местных культур, сколько о том, чтобы оживить исчезнувшую было собственную "высокую культуру". Но она может возникнуть вновь лишь при условии обновленной инструментализации языка.

С 1989 г. центральной стала проблема воскрешения языка в качестве функционального. Поиск оснований татарской "высокой культуры" занимал меньшее внимание, чем проблемы ее возрождения. "Национальные" языки были в автономиях РСФСР в большей мерс, чем в других республиках СССР, сведены на уровень "бытовых" (21), употреблявшихся в семье и начисто лишенных каких-либо социальных и экономических функций. К примеру, около 90% экономической и политической татарской терминологии -— это "татаризованные" русские слова (Хантемирова Ф., 14, 14. 08. 1988) Татарский язык обеднел и застыл в своем развитии. Некоторые национальные движения связывали это с насильственным переводом письменности на кириллицу после революции 1917г. Полагали, что для татарского языка важно обрести "естественную" транскрипцию (для одних таковой представлялся латинский алфавит, для других — арабский) (Байрамова Ф.; 14, 27. 09. 1988). Фольклор, на который делали постоянный упор советские чиновники, являет собой весьма искусственный культурный оплот, поскольку он закрепляет за языком очень узкую функцию и благоприятствует развитию лишь местных культур, отражающих характеристики доиндустриального общества. К тому же власти поощряли фольклор скорее в стилизованной версии, чем в традиционном музыкальном выражении (Р. Хакимов, Казань).

С 1989 г. вплоть до президентских выборов в июне 1991 г. национальные движения ставили борьбу за лингвистическое обновление во главу угла: татарский язык должен обрести свою социальную функцию. Отметим, что в 1989 г. 98, 9% реальных татар и 80, 1% татар диаспоры считали татарский язык родным, но только 12, 5% живущих в Татарстане русских знали татарский. Обновление татарского языка как главного инструмента "высокой культуры" a priori оттесняло нетатароязычнос население республики от участия в определении этой культуры. Впрочем, узкая направленность дискуссий обусловила практически полное отсутствие общественного обсуждения оснований "высокой культуры" как альтернативы советизму. Татарские национальные движения вполне вписались в логику генезиса национализма. Но татарское общество уже является индустриальным, почему и новое определение нации непременно должно основываться на размышлениях о том, существует ли у данной нации особенная "высокая культура" и каковы се функции, а не только о ее инструментарии.

Политическая культура тоже может рассматриваться как элемент "высокой культуры" человеческого сообщества*. В данном случае споры о татарской политической культуре были редкими**. Мало кто воспринимал проблему серьезно. Первоначально национальные движения акцентировали политическую татарскую культуру, основанную на идее отвоевания и защиты исторической территории. С весны 1989 г. они потребовали реабилитации эпоса "Идегей", осужденного ЦК ВКП(б) 9 августа 1944 г. (Рорлич А. А.; 23, 1989, № 39). Любопытно, что деятели национальных движений почти не вспоминали о джадидах и о подъеме татарской буржуазии в конце прошлого века, которые составляли фермент возможной национальной "высокой культуры". Мало также уделялось внимания дискуссиям о реформистском исламе и об экономических проблемах; казалось, что связи с дореволюционными традициями потеряны. Риторика сосредоточилась прежде всего на реабилитации конкретных лиц, а также на символах татарского сопротивления захватчикам***. Национальные движения пытались реанимировать этническую культуру путем восстановления ее лингвистического инструмента, не учитывая необходимость обосновать ее приоритет как альтернативы советской модели "высокой культуры". Узость действий и теоретической базы, равно как и незнание собственной истории были раскритикованы отдельными татарскими интеллектуалами (24).

* Правда, некоторые авторы считают ее случайной эманацией национальной "высокой культуры" (22)

** Один из студентов-политологов КГУ рассказывал автору, что в октябре 1991 г. решение ввести курс по татарской общественной мысли вызвало насмешки всех профессоров и учащихся.

*** Была отмечена как траурная дата годовщина взятия Казани Иваном Грозным; состоялись празднования по случаю тысячелетия исламизации в Поволжье.

ИДЕЯ "национального сообщества Татарстана", объединяющего татар и славян республики, настойчиво развивалась законной политической властью (М. Шаймиев; 14, 18. 08. 1989). Авторы идеи исходили из наличия политической культуры Татарстана, имеющей большую реальность и больший мобилизационный потенциал, чем попытки по кусочкам восстановить обрывки исторической политической культуры. С известным реализмом анализировалась ситуация: есть общие для всех жителей Татарстана интересы, и их политическое выражение сообщит поискам идентичности новую динамику. Именно таким путем, на основе общих интересов, можно создать собственную "высокую культуру" и уже сейчас заложить начала отличной от советской и русской политической культуры. Но все-таки эта теория была обречена оставаться красивым политическим дискурсом, хотя в ней и содержалось так называемое консенсусное определение нации.

Утверждалось, что Татарстан способен быть государством, даже не став нацией. Но такая концепция нации является волюнтаристской, ибо пренебрегает историческим измерением национального вопроса. К тому же, редуцируя понятие наследил к тому, что оно является ничем иным, как общей собственностью на данный момент, эта концепция по сути дела обвиняла национальные движения в ошибочном сосредоточении внимания "общественною мнения" на вопросах второстепенных, Выдвижение тезиса об общих интересах как основания для новой "высокой культуры" было обусловлено скорее отрицанием со стороны большинства населения Татарстана этнокультурного национализма самых радикальных движений, чем выражением некоей позитивной программы: в 1990 г. только 12% рабочих и служащих республики полагали, что "националистические лидеры говорят о действительных проблемах", но 44, 9% татар с высшим образованием думали именно так (14, 25. 06. 1990). В декабре 1991 г. 5% жителей считали, что межэтнические отношения — главная проблема республики (25). Между прочим, в начале 1990 г. 58, 4% татар и славян республики были уверены, что "недавнее усиление межэтнической напряженности связано с экономическими проблемами" (14, 12. 02. 1990). Компартия Татарстана делана упор на полиэтническое богатство республики, стараясь показать, что именно оно — основание ее самобытности, выделяющей Татарстан из других регионов СССР и РСФСР (26). Официальный дискурс Кремля и Казани, вне зависимости от того, кто занимал в них главное кресло, в этом отношении также оставался неизмененным. В июне 1992 г. М. Шаймиев заметил, что "87% живущих в Татарстане русскоязычных там и родились" (1, 16. 06. 1992). Законная политическая власть постоянно старается избежать обсуждения по существу вопроса об этническом разнообразии (хотя и называет его главной ценностью), равно как и видит в межкультурных проблемах исключительно проявление социально-экономической напряженности, обусловленной навязыванием республике Москвой негодных реформ. Эта власть стремится проводить альтернативную (национальным движениям) политику поиска национальной легитимности, основан ной на общих мнениях, даже предчувствиях. Так, разве не самым лучшим образом распределены между разными этносами руководящие посты на предприятиях (исключая Камаз) и в административном аппарате? Ведь лишь 4, 7% жителей думают, что функции управления экономикой, крупными предприятиями с этнической точки зрения распределены плохо. Пытаясь воссоздать национальное единство с помощью "высокой культуры", основанной на мнении большинства населения о необходимости перестройки экономики и на отрицании "националистического" дискурса, официальные власти игнорируют непременные исторические корни любой национальной "высокой культуры". Для этих властей создание "высокой культуры" должно завершиться образованием "нации", какой бы искусственной она ни была, и последующим формированием государства. Речь идет о легитимности относительно центральной (сначала советской, потом русской) власти путем поиска аргументов, параллельных тезисам национальных движений. И напротив, цель этих движений — воссоздание в татарском сообществе своей собственной "высокой культуры", униженной приматом советской "высокой культуры". Но они не считают необходимым задуматься о функциях такого культурного возрождения и тем более не пытаются адаптировать к условиям современного общества альтернативную политическую культуру (к примеру, не выявляется роль татарской буржуазии в становлении культуры в начале XX в. ).

Таким образом, ни одна из предлагаемых "высоких культур" не способна обеспечить однородную экзосоциализацию всех татар — реальных и потенциальных. Внутри рассматриваемого "общества", столь гетерогенного, слишком велика роль факторов расхождения.


 
   
Содержание:
 
[1] [2] [3] [4] Главная ¦ Татары ¦ Культура ¦ История ¦ Ссылки ¦
Hosted by uCoz